и был еще угрюмее, чем обычно.
А потом бабушку выписали. Но забирать меня домой, по словам бабы Розы, было нельзя, пока Любка совсем не поправится, потому что я могла от нее заразиться. Да и вообще незачем ребенку жить в одном доме с хворой бабкой, если он может пожить здесь. Я с бабушкой Розой была согласна.
А однажды папа пришел неожиданно. Не в тот день и не в то время, о котором договаривались. И сказал, что бабушка Люба умерла. Он стоял в прихожей, не разувался и не проходил в квартиру. Говорил тихо, и из-за того что его лицо было напротив окна и солнце отражалось от очков, нельзя было понять куда он смотрит. Он продолжал стоять, молча и ссутулившись. На щеках я заметила длинную щетину, какой никогда раньше у него не видела. В солнечном свете она почему-то отливала рыжиной, хотя папа был брюнет. Мне показалось, что он хотел еще что-то сказать. Но вместо этого повернулся и, не прощаясь, ушел. А Бабушка Роза тут же стала собираться, чтобы идти к нам домой и в чем-то папе помогать.
Вначале новость меня даже обрадовала. Понимаете, я считала бабушку Любу плохим человеком. Посудите сами: мне, дедушке и бабе Розе она не нравилась, маму она обижала. Часто капризничала и была неблагодарной: то халат ей не такой подарили, то платок не того размера, хотя мы с мамой облазили все магазины и долго стояли в очереди. А еще она уморила моего любимого кота Мурзика. Полтора года назад, когда приезжали в отпуск, мы с сестрой нашли во дворе маленького, умирающего котенка, почти что скелетик. Мы его выкормили и все три месяца он ходил за нами по пятам. Когда я его купала в тазике, он никогда не царапал меня как все другие кошки и не орал на весь квартал. А весной приехали — Мурзика нет.
Но потом я вспомнила как папа стоял в прихожей. И как он сказал: «мама умерла». Он ведь на самом деле сказал «мама», а не «бабушка Люба». А раньше, когда говорил со взрослыми, всегда называл бабу Любу «мать». И тут до меня дошло, что папа испытывал к бабушке Любе такие же чувства как я к своей маме. И чтобы лучше понять что же произошло, я представила себе, что с мамой что-то случилось. Это было так ужасно, что я сразу начала реветь. Потому что мне очень жалко стало и папу, и бабу Любу и нас с мамой заодно. Я плакала и вслух объясняла все волку на картине. Так, словно разговаривала с Дэ. Что папа сейчас совсем один. А баба Люба ничего такого плохого, в общем-то, не сделала. Мурзик наверняка сам сбежал. Просто она была такой человек. Странный. Но меня-то она любила, старалась мне угодить. И когда умирала, жалела, наверное, что не может меня увидеть. А я… Волк высунул язык и смотрел с пониманием.
Похоронили бабушку Любу за городом на новом кладбище. Мы с папой долго ехали туда на автобусе, потом еще молча шли пешком от остановки. Кладбище было устроено прямо в поле. От другого, настоящего поля, его отделяла жидкая, потрепанная ветром лесополоса. Выглядело кладбище так, словно просто пахали землю и друг за другом выворачивали куски, а потом в эти куски зачем-то навтыкали крестов. Не получалось представить, что под каждым крестом лежит мертвец.
Мы пошли вдоль могил, отыскивая свою. А когда нашли, увидели, что от сильного ветра и от того, что земля на могиле была еще рыхлая, бабушкин крест завалился набок, венок с него слетел и лежал рядом с холмиком. Папа бросился поднимать и укреплять крест. Потом он еще устанавливал возле могилы деревянную лавочку и столик. Весной он хотел посадить куст жасмина — оказывается, баба Люба любила жасмин. А я постояла немного и пошла осматривать лесополосу. Оттуда можно было глядеть на пустое поле, упирающееся в горизонт, а можно было на кладбище. Оно просматривалось все, от края до края. Кроме нас на кладбище была еще одна женщина. Она сидела рядом с могилой, выпрямив спину, и сосредоточенно уставившись на крест. Может быть, она тоже старалась подумать об умершем человеке что-нибудь важное. Искала важное, но ничего не могла вспомнить, кроме того, что он любил красную рыбу и бубновую масть в картах. И еще пенсию зачем-то прятал под матрас.
Здесь должна быть новогодняя елка
Декабрь начал истончаться — вот-вот ниточка совсем порвется и наступит новый год, а я все еще жила у бабушки Розы. Папа приходил каждый день, по-прежнему приносил фрукты, чтобы бабушка потом выдавала мне их из расчета один апельсин и одно яблоко в сутки. Уговаривал меня вернуться домой. Ведь Новый год скоро, Новый год положено праздновать дома. И вообще он когда один, ничего делать не может. А надо пристройку строить, нельзя с этим делом тянуть. Кто ему будет кирпичи подавать?
И вот тут-то полезла наружу моя истинная сущность. Я почувствовала, что самое время для вымогательства. Беспроигрышный момент.
Мне было не впервой. Еще когда мы жили в нашем северном городе я путем вымогательства лишила старшую сестру ее секретного оружия — волшебной кастрюльки. Кастрюльку сестра склеила из бумаги. Внутри кастрюльки поселилась зеленая елочка. Елочка была говорящая и даже умела выполнять желания. Но чтобы она с тобой заговорила, надо было себя хорошо вести. В противном случае она замыкалась внутри чудесной кастрюльки и поднять круглую крышку сосуда для варки пищи нельзя было никаким усилием. А поскольку я почти всегда вела себя плохо — бросалась в сестру стульями, мешала ей разговаривать с подругами, лазила в ее шкафчики — елка сидела в кастрюле безвылазно. Хронически со мной не разговаривала, что уж там мечтать об исполнении желаний. Иногда только передавала мне через сестру телеграфные послания. Елочка просила доложить, что из-за тебя она в плохом настроении. Из-за твоего поведения у нее поникли иголки. Елочка так разочарована, что начала желтеть. Елочка решила запереться в кастрюльке до выходных.
Я возмущалась и топала ногами. В ответ срок уединения в кастрюльке еще увеличивался. От досады, что мне никак не совладать с зеленой крокодилицей, я зверела, и в порыве озверения неслась совершать новые плохие поступки. Мстить хвойной ведьме, которая не хочет любить меня такой какая я есть.
Однажды маме, папе и сестре понадобилось на целый день уехать. Меня оставить было не с кем. А я любила жареные грибы — бывало, поставлю
